https://gitis.net/press/news/vypusknik-gitisa-i-nbsp-glavnyy-rezhissyer-...

«Пожалуйста, давайте будем аккуратнее выбирать выражения», — просит Филипп в ответ на мой вопрос о «смене власти» в Музкомедии, шутливо отмечая: «любой театр — это „Игра престолов“ в миниатюре».

— Вы были художественным руководителем, а теперь главный режиссёр. Что-то для вас принципиально поменялось?

— Знаете, что принципиально поменялось? Я переехал в исторический кабинет главных режиссёров. Когда пришёл в театр, ещё жив был Кирилл Савельевич Стрежнев (главный режиссёр Свердловской музкомедии в 1986–2022 годах — прим. ред.), тогда я занял кабинет на углу здания, который смотрит в сторону Храма-на-Крови, там прекрасные панорамные окна, ощущение неба, простора. Кабинет же главных режиссёров хоть и находится в гуще событий, рядом со сценой, но там, можно сказать, отсутствует окно: формально оно есть, но за ним — практически стена. То есть в первом кабинете ты на капитанском мостике, а во втором — в машинном отделении. Вроде бы, я говорю о какой-то незначительной вещи — переезде из помещения в помещение, но я все время этому внутренне сопротивлялся. А оказалось, что новое место — с очень сильной энергетикой, я чувствую себя там комфортно.

— Свердловская Музкомедия гордится тем, что она — театр трёх главных режиссёров (Кугушев, Курочкин, Стрежнев). Когда в главные пришла Нина Чусова, многие ждали, что она задержится дольше. А у вас с Екатеринбургом надолго? Вы — востребованный режиссёр с постановками по всей России, а руководить большим театром — это практически как жениться, накладывает ограничения на передвижения…

— У меня была возможность остаться в должности художественного руководителя. И я осознанно принимал решение быть в этом театре. Не могу бросаться громкими словами, сказав, что всю жизнь, но какой-то период, по истечении которого можно будет говорить о сделанном. А дальше будет видно, жизнь всё режиссирует сама.

— Я правильно понимаю, что сейчас режиссёру приходится, чуть ли не в первую очередь, думать о том, как привлечь в театр зрителя?

— О зрителе нужно думать. Вот это вот «я — художник, я так вижу, а вы там сами как-нибудь решайте, как сделать кассу» — инфантильная позиция. В Свердловском академическом театре музыкальной комедии давно идут не только комедии. Драматическую, трагедийную линию здесь развивал еще Стрежнев. Наша задача — искать баланс, должны появляться спектакли в разных жанрах, без перекосов. Поэтому, например, мы поставили «Купите пропуск в рай». Это — музыкальная комедия, которую в свое время делал Владимир Курочкин (главный режиссёр Свердловской музкомедии в 1963–1986 годах). Когда мы её брали, многие говорили: зачем вы достаёте с полки этот нафталин?

— А ведь на это есть совершенно конкретный запрос. Помнится, когда в театре начала работать Нина Чусова, у неё спрашивали: «Ты будешь ставить оперетту? Нет! Ты будешь её ставить!»

— Вот говорят «в театре не работают, в театре служат». Раньше я очень негативно к этому относился, особенно видя, какая ярмарка тщеславия обычно в театрах присутствует. Казалось, эти слова наполнены ложным пафосом. Но с возрастом стал смотреть иначе. Как говорил Станиславский: что ты любишь — искусство в себе или себя в искусстве? Тут то же самое. Кто-то говорит: «Я СЛУЖУ (с апломбом), и вы должны мне за это сказать спасибо», но вернее будет, если это маленькое «я» и большое «СЛУЖУ».

Для меня принципиально, что театр музыкальной комедии — это народный театр. Он для широких масс, для более широкой аудитории, чем театр оперы и балета. Особенно сегодня, когда опера и классическое балетное искусство с каждым десятилетием становятся все более эстетическим театром, более элитарным, менее демократичным.

— Поэтому вы стали меньше ставить опер?

— Это была одна из главных причин. Я оперу очень люблю и уважаю…

— Но это негибкий жанр? Вам хочется сдвигать границы…

— Он даёт, конечно, возможность для самовыражения. Но это больше выражение себя как художника, а мне хочется искать язык современного театра, доступный многим.

Я вырос на рок-музыке и хочу, чтобы театр «выходил на стадионы». Другими словами, мне не хватает умного театра для большого количества зрителей.

— Умный театр и стадионы: здесь нет противоречия?

— Для меня это вопрос, в этом суть моего личностного эксперимента и моих творческих желаний. Попробовать и понять. «Вышедший на стадионы умный театр» — нужно воспринимать и буквально, и символически. Свердловский академический театр музыкальной комедии открыли в 1933 году после того, как был построен Уралмаш, — для того, чтобы рабочий класс приобщался к театральному искусству. Я считаю, что это должно оставаться основной задачей театра.

— И поэтому вы сейчас пошли по пути джукбокс-мюзиклов (то есть основанных на популярных песнях)? Они могут «собирать стадионы»?

— Да, действительно, этот формат позволяет привлекать большое количество зрителей и при этом делать умные спектакли. В конце текущего сезона у нас ожидается премьера такого мюзикла по песням группы «Чайф». Хотя некоторые (интеллигентные) люди отнеслись к этой идее, скажем так, неоднозначно… Знаете, я вырос в очень интеллигентной семье, но моя бабушка из рабочего класса. Она всю жизнь проработала на заводе в Челябинске — во время войны делала стёкла для танков. Мать-одиночка, она воспитала моего отца, который стал дирижёром (Сергей Разенков в разные годы был главным дирижёром музыкальных театров Челябинска, Карелии, Ижевска, Якутии и Хабаровска). И во мне, видимо, что-то такое заложено, я очень не люблю интеллигентское высокомерие, меня от этого подташнивает.

— То есть сейчас вы ставите «Чайф» и ждете, что интеллигенция скажет «фи».

— Я не то, что ожидаю, я прекрасно знаю, что так будет. Я вам больше скажу. Когда идея появилась и в определённых кругах обсуждалась, говорилось: слушайте, академический театр будет ставить песни «Чайф», где три аккорда?! А мне хочется на это сказать: вы, уважаемые образованные люди, говоря это, даже не понимаете культурную значимость группы «Чайф»! Вы не понимаете, что это группа № 1 в жанре блюз-рока в нашей стране. Что это мастера блюзового рока, владеющие сложным жанром, обладающим своей музыкальной спецификой. И там дело не в сложности гармонии. Там сложность в других вещах — в ритме, пульсации, драйве… Поэтому мюзикл по песням группы «Чайф» появится не столько потому, что Филипп Разенков любит русский рок и хочет, чтобы большее количество зрителей приходило в театр, а потому, что это — наша культура.

Ведь что произошло в музыке и почему «Чайф» — выдающаяся блюз-роковая группа? Изначально темнокожие совершили революцию: в европейской музыке вся пульсация идет ровная, квадратная. А у них, ввиду их африканского нутра, ритмически всё устроено сложнее, основная пульсация идет трехдольная: то есть в тех же четырёх долях каждая доля наполняется не двумя, а тремя. Это ломает симметрию. То есть вот это: та-та-та, раз-два-три (то, что называется свингом), и ты в этом неквадратном размере делаешь ещё акцент на вторую слабую долю у-ТА-та, у-ТА-та, всё регги построено на этом.

— То есть Шахрин, он немного африканец в этом плане?

— Ну, до Шахрина были The Rolling Stones, которые это расчухали. И Шахрин здесь наследует уже традиции белых рок-н-рольщиков. У «Чайфа» есть индивидуальность, то, чем они отличаются от «Кино», ДДТ, «Аквариума» и других. Те, кто критикует, об этом даже не задумываются, имея при этом консерваторское образование. И потом, понимаете, мы как эксперимент воспринимаем спектакль на песни группы, которая отметит в следующем году свое сорокалетие…

— Ну, экспериментом же воспринимаются песни этой группы именно на сцене академического музыкального театра.

— Да. Хотя Кирилл Савельевич Стрежнев с Александром Пантыкиным и группой «Кабинет» делали здесь «Конец света» в начале 90-х. Просто давно ничего подобного не было.

«Чайф» — это действительно группа, которая давно вписала себя в историю, так что я не боюсь негативной реакции, потому что знаю, зачем это делаю. Это вызревший давно проект, мне нравится, как по мысли там всё получается, это будет умный, а не просто развлекательный спектакль.

— Кстати, а как ваша рок-группа поживает?

— Пока на это совершенно нет времени, но, признаюсь, не оставляю надежды выйти на сцену со своим музыкальным творчеством.

— Сейчас непростое время. Война, потрясение, слом, смена привычного строя. Театр вообще имеет право на существование в таком контексте?

— Как раз это время доказывает, что театр очень нужен, в театр идут люди. В первую очередь им нужна психологическая поддержка. Театр должен давать веру, что никогда ничего не потеряно. Ленинградская музыкальная комедия работала всю блокаду. Уникальный театр. Полуживые люди шли и работали. И приходили зрители. Мне настолько сложно это представить, это подвиг и пример для меня. Особенно тот факт, что это тоже театр музыкальной комедии.

— Один из ваших коллег, набирая курс в ГИТИС, говорил, что ему не нужны студенты-пессимисты, мол, слишком много мрачных людей. Музыкальный театр не для грустных?

— Пессимизма действительно много. Михаил Чехов — великий ученик Станиславского — изобрёл метод, в котором нет места пессимизму. Суть в том, что артист является мощнейшим инструментом излучения энергии. И это удивительным образом перекликается со всеми восточными практиками, с йогой, медитацией. Только успокоив свои мысли, усмирив своих демонов, свои страсти, наполнив себя позитивным отношением к жизни через приятие всех сложностей — только тогда человек способен на какую-то трансформацию.

Поэтому для меня театр — это институция, которая должна какими-то хотя бы небольшими шагами идти к духовному росту. В сложное время поддерживать, давать веру, давать силы и стимул для духовного роста. Не просто мы пришли, отвлеклись, посмеялись и на три часа забыли о том, что вокруг всё сложно. Не забыли, а, наоборот, мы помним, но находим силы сказать: да, непросто, но не только мне непросто…

— Вы ставите по три спектакля в год — это же сумасшедший темп…

— Над какими-то спектаклями ты думаешь много, какие-то вынужден выдать быстро. В следующем году у меня запланированы четыре постановки. Это не потому, что я такой жадный! Когда я пришёл в Свердловский театр музыкальной комедии, я от всех предложений отказывался, у меня была одна постановка «Ты не прощайся» на музыку Таривердиева здесь и больше нигде. Я стараюсь предложения какие-то оттягивать, оттягивать, распределять их, но наступает момент, когда дальше откладывать некуда…

— Расскажете, о новых постановках, что это будут за спектакли? «Чайф» в Екатеринбурге — раз…

— У нас сейчас большой проект в Москве у Дмитрия Богачёва, это продюсер номер один в жанре мюзикла, который со своей компанией «Бродвей Москва» поставил все западные мюзиклы. «Последняя сказка» — это будет первый в их портфолио авторский мюзикл с музыкой Евгения Загота: с одной стороны, сказочная история, с другой, не детская совершенно.

С композитором Виталием Владимировым будет интересный проект в Красноярске, посвящённый истории нашей страны и тому, как Российская Империя приходила на те земли.

А после Нового года в Иркутске, где я делал «Декабристов», у меня будет мировая премьера мюзикла «Горе от ума» с музыкой Владимира Баскина. Так сложилось: в городе, куда были сосланы Трубецкие и где похоронена Екатерина Трубецкая, ты вдруг ставишь Грибоедова. Грибоедов встречался с декабристами и сам был человеком, переживающим за судьбу своей страны. Это очень интересно. Мне близка патриотическая позиция Грибоедова, он выступал с критикой властей по многим вопросам, при этом до последнего работал в министерстве иностранных дел. При этом я согласен с артистом Бодровым: когда твоя страна, твоё отечество ведет войну, не стоит подвергать его критике.

— Фанаты Бодрова и режиссёра Балабанова сказали бы, что эти слова вырваны из контекста.

— А я не фанат Балабанова вообще ни разу, я очень не люблю фильмы Балабанова. Хотя «Брат», конечно, культовое кино, отражающее эпоху. Но в его работах столько грязи. Я считаю, что фильм «Груз 200» надо запретить. В этом нет ничего талантливого, ни на йоту. Ты показываешь безвыходное и упиваешься этим, для меня это недопустимо. Я убеждён, что искусство должно пробуждать в людях стремление к свету. В рок-музыке тоже много такого — деструктивного, демонического. Это может быть талантливой критикой социальных изъянов, но в людях это культивирует только негатив: вот, видите, как у нас всё дерьмово! А дальше-то что?

— «Горе от ума» об этом будет?

— В том числе и об этом, безусловно.

— Вы говорили, что решили стать режиссёром благодаря отцу. Как думаете, как бы он посмотрел сейчас на ваши постановки? Есть какие-то мысленные посвящения ему?

— Есть. Я даже думаю, это не просто посвящения. Я постоянно с отцом общаюсь и чувствую его присутствие. Он для меня — один из наиболее сильных ангелов-хранителей. Я всегда ощущаю его помощь. Раньше у нас взгляды расходились, наверное, в силу моего возраста, юношеского максимализма, желания сделать что-то более радикальное — папа же был приверженцем более традиционного психологического театра. Думаю, что сейчас мы с ним идем на сближение.

Но при этом, понимаете, мне очень хочется, чтобы современный музыкальный язык проникал в театр, я — меломан, много слушаю разной музыки, много электронной музыки, не только рока.

— А как ваше желание воспринимают коллективы? В нашей Музкомедии вы нашли единомышленников?

— Большое количество. Более того, люди очень хотят и очень ждут. И ты понимаешь, что не можешь их ожидания обмануть. Я сам в душе артист, у меня жена — солистка театра, и я переживаю за артистов, потому что понимаю, что они — очень зависимые люди. Не всегда им удаётся сыграть именно то, что хочется. Репертуарный театр ставит их в такие условия, что им эту роль придётся выходить и играть, играть, играть. В музыкальном театре нужно держать в памяти хореографию, вокал, текст — задач очень много. Это очень тяжелая психоэмоциональная и физическая работа. Поэтому хочется, чтобы она им приносила творческое удовлетворение. Стараюсь, чтобы от спектакля шли какие-то паттерны хорошие, светлые, это очень важно. Но это не значит, что всё должно превращаться в развесистую клюкву.

Это я возвращаюсь к разговору о Балабанове. Кто-нибудь скажет: кто такой Разенков, а кто Балабанов? Для меня это вообще не имеет значения, я не ориентируюсь на масштабы личности. Знаете, вот мы сидим такие, интеллигенция, интеллектуалы и говорим: «Он так экзистенциально глубоко показал эту проблему». Мы весь ХХ век сидим в этом перемалывании нашего внутреннего, извините, дерьма. И перемалываем, и перемалываем, весь западный театр погряз в этом. Дурно пахнет. Бесконечно перемалываем свои пороки и начинаем этим упиваться, нам очень нравится: «Как здорово, как необычно и неожиданно он показал нашу порочную сторону!» Я настолько этим пресыщен, что хочется уже просто включить прожектора ярко и показать какую-то добрую наивную историю. И пусть летят в тебя камни, и все говорят: «Господи, как нам плохо, нас тошнит от этой доброты!» А ты в ответ даёшь её всё больше и больше.